Андрей ОСТРОВСКИЙ,«Владивосток»
20 лет после боя, который он помнит в деталях.
…Специалисты-психологи утверждают, что люди, побывавшие не на «киношной», а
настоящей войне, испытывают такой шок и такой ужас, что стараются об испытанном кошмаре не вспоминать. Как-то забыть. Хотя бы на время.
Те, кто постарше, говорят, что после войны фронтовиков не шибко приглашали в школы и на торжественные мероприятия, да и сами они не особо рвались что-то рассказывать; да что там говорить, если День Победы как государственный праздник существует в нашей стране только с 1957 года. Слишком глубока и болезненна была рана, чтобы ее бередить. (Есть, правда, и иная причина – Сталин, как известно, не любил победителей;
лишь его преемник, Хрущев, решился отдать им почести.)
К слову – и настоящие книги (за исключением разве что «В окопах Сталинграда»),
и настоящие фильмы о войне тоже начали появляться в шестидесятых. Видимо, понадобилось время, чтобы как-то попытаться осмыслить произошедшее со страной и народом.
Но на подкожном, подкорковом уровне война ни на миг не оставляла и не оставляет
ее участников. И вовсе не обязательно должны болеть старые раны.
Куда сильнее болит душа. И отнюдь не к непогоде.
Война «маленькой» не бывает. По определению. Известно, в какую жуткую мясорубку вылилась «маленькая победоносная» финская кампания 1939-40 годов. Историки осторожно выясняют, сколько красноармейцев в реальности полегло у озера Хасан; что намного больше, чем по официальной версии, – в этом нет сомнений.
Давние примеры. Есть и более свежие.
Никто в обозримом будущем не скажет нам, сколько бойцов срочной службы, контрактников, офицеров, сотрудников ФСБ, МВД, ГО и ЧС прошли за последние 10 лет через Чечню. Сколько мы потеряли погибшими, ранеными, искалеченными; сколько погибло мирных жителей.
Но есть сопоставимые цифры. Афганская война тоже продолжалась 10 лет. В сборнике «Афганская страда», вышедшем под редакцией авторитетного военного историка генерала армии Махмуда Гареева, приводятся такие цифры: наши общие потери в Афганистане составили погибшими 14.453 человека (большая часть, понятно, по линии Минобороны, но также КГБ, МВД и других ведомств, включая советников, специалистов, переводчиков и т.д.). Раненых – 49.983 человека, при этом 38.614 вернулись в строй, а 6.669 стали инвалидами. Из более чем 400 человек, попавших в плен или считавшихся пропавшими без вести, около трети сумели вернуться на родину. По данным нашего Генштаба, «через» Афганистан прошло 620 тысяч человек. Афганцев погибло полтора миллиона; в основном, естественно, мирное население.
Насколько эти цифры соотносимы с Чечней, не возьмется сегодня сказать никто. Но, наверное, все-таки соотносимы.
Впрочем, преамбула затянулась. К теме.
Бой трудный самый
20 лет назад молодой армейский капитан-спецназовец Виталий Тюрин служил в Афганистане – замполитом десантно-штурмового батальона (ДШБ) 70-й отдельной Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова гвардейской мотострелковой бригады. ДШБ – армейская элита, но и задачи перед элитой ставятся самые трудные. Тем более что стояла бригада под Кандагаром, недалеко от пакистанской границы.
- 2 апреля 1984 года при подходе к Кандагару душманы сожгли нашу колонну наливников из 15 машин. Наливники – это «КамАЗы» с прицепами, на которых находилось по две цистерны – одна большая с соляркой для танков и БМП, другая поменьше – с керосином для авиации. Так вот, душманы подорвали фугасом первую машину, гранатометом расстреляли последнюю, а затем методически расстреляли и подожгли все остальные бронебойно-зажигательными и трассирующими из автоматов. Перебили практически всех. Зрелище жуткое. Где были начальники, ответственные за проводку колонны, не знаю…
Происходило все это на Нагаханском повороте, при въезде в Кандагар с севера, где зеленая зона (виноградники, гранатовые сады) вплотную подходила к этой дороге, единственной артерии, по которой могло идти снабжение наших войск. И вот наше командование решает в тех местах, где дорога прилегает к зеленой зоне, оборудовать внутри этой зоны метрах в 300-400 от дороги взводные опорные пункты, чтобы не дать «духам» возможность подойти на расстояние прямого выстрела. Поставленная задача, казалось бы, большой сложностью не отличалась. Для ее выполнения было выделено три роты – две мотострелковых и одна наша, десантно-штурмовая, с которой я и шел. Командир роты – 24-летний старлей Валера Кузьмин со странным прозвищем «Бич». Парень смелый до безрассудства, не боявшийся смерти. Командиры взводов – тихий и скромный азербайджанец Алик Сулейманов, рассудительный, спокойный и исполнительный Серега Алейников, хладнокровный, прирожденный разведчик Вадим Якуба и замполит Володя Пустовой. В роте было около 60 солдат и сержантов.
6 апреля в 3 часа утра в пешем порядке мы двинулись выполнять поставленную боевую задачу. Двигались, как положено – с головными и боковыми дозорами. Прошли виноградники, начали выходить на открытую местность. Я шел вместе с ротным, где-то впереди шел расчет АГС (станковый автоматический гранатомет), за мной - радист Вася Клочко. Я ротному говорю: «Пойду-ка я дозор догоню, что-то они замолчали», - и начал обгонять бойцов, идущих впереди. Однако обгонял я не больше нескольких минут.
Что могут сделать полтора десятка взрослых мужчин с мощным вооружением, воюющие больше 5 лет? Они могут сделать очень многое, когда находятся в выгодных условиях, на их стороне знание местности, внезапность, а мы – как на ладони…
Выйдя на открытую местность, мы напоролись на стену огня. Вспоминается все это как страшный цветной сон, вроде как все это не со мной было. До головного дозора я не успел добраться – из 4 человек живым остался только один, рядовой пулеметчик Сокорев, парнишка с Донбасса. Бойца, который за мной шел, убило сразу. Свист пуль такой был, что головы не поднять. Ротный Валера Кузьмин успел добежать до меня и крикнул, чтобы все лезли в арык – в нем наше спасение. Часть бойцов лежала на поле – то ли убитые, то ли боялись пошевелиться. Тогда он стал их в буквальном смысле спихивать в арык, а меня попросил, чтобы я разобрался, что случилось с расчетом АГС – почему не стреляют? Перебежками добежал до них, свалился в арык и вижу: стоит рядовой Кожемин, без куртки, бледный весь, с простреленной рукой и ребрами. Один боец его перевязывает, двое других гранатомет дергают, который заклинило. Потом уже, после боя, выяснилось, что пуля попала прямо в ствол – бывает и такое – и заклинила гранату. Двух офицеров – Сулейманова и Алейникова ранило. Ротный принимает решение – отойти за дамбу, за которой «мертвое пространство». Но, чтобы дойти до этого рубежа, нужно было под водой проплыть метров 10 – с оружием, боеприпасами и, понятно, в одежде. Вода – ледяная. Глубина арыка где-то метр двадцать. Или плыви под водой, или иди на четвереньках, чтобы одна голова торчала, но эти 10 метров простреливались. Дамба – бетонная плита, которая перегораживала арык как раз по высоте уровня воды и шириной с метр. Бойцам объяснили, как идти. Самый опасный момент – мокрый, отяжелевший, с оружием и боеприпасами боец должен вылезти на эту плиту и через нее плюхнуться в «мертвое пространство», где уровень на метр ниже. Один проскочил, второй. Третий устал идти в воде на корточках, и, не доходя нескольких метров, распрямился. На глазах у всех его прошивает автоматная очередь в плечо, спину и поясницу. А на бойце, как на революционном матросе, пулеметные ленты висят. Понятно, что он камнем пошел на дно. Не помню, кому я отдал автомат, нырнул. А его уже течением к дамбе прибило. Пытался его вытащить, не смог. Помог сержант из пулеметного взвода Андрей Аэлай. Спихнули раненого за бетон, а там уже бойцы приняли. После этих нырков, стрельбы какое-то равнодушие наступило…Тут наша бронегруппа подтянулась. Душманы услышали моторы и гусеницы и отошли. Такая тишина наступила, аж не по себе стало… Начали по арыку искать раненых, убитых, автоматы доставать. Я вылез из воды, пошел искать Сулейманова. Он лежал в виноградниках, перебинтованный и бледный, но живой. Как потом выяснилось, пуля задела ему мышечную или сердечную сумку, а само сердце в эту долю секунды было на сжатии, и миллиметры решили его жизнь. Подошла бронегруппа, в небе появилась вертолетная пара. Убитых сложили на берег, раненых оттащили на технику. Итоги для нас оказались неутешительными – 10 ребят погибло, 12 ранено, двоих так и не нашли. Кто-то из солдат говорил, что видел, как бойцы, прошитые пулями, скрывались под водой. Вертушка села, летчики вышли посмотреть, их начало рвать. Картина жуткая – все мокрые, грязные, рваные. И гора трупов.
Через пару часов мы вышли на окраины кишлака, забрались на глиняные крыши и посмотрели на происходящее глазами противника. Мы были как на ладони, и воистину те, кто остался жив, могут считать это вторым днем рождения…
Что было потом? Замполит роты старлей Володя Пустовой погиб через год. Комвзвода Сулейманов из госпиталей не вылезал, война для него закончилась. Наградили традиционно только убитых и раненых – как всегда орденом Красной Звезды. Меня с ротным привлекли к партийной ответственности. За что? Наверное, за то, что вытаскивали раненых из-под воды, бойцов в арык сталкивали, круговую оборону организовывали… Вопрос стоял так: почему большие потери? То, что этот вопрос должен был быть задан не нам, непосредственным исполнителям боевого приказа, к слову, выполнившим его до конца, - об этом как-то скромно умалчивалось. Дальше даже рассказывать стыдно; когда командованию 40-й армии доложили о потерях, оттуда поступило распоряжение: раскидать погибших по сводкам на три дня, начиная с 6 апреля – 4-3-3…
С того боя прошло 20 лет. Капитан давно стал полковником и уже много лет служит заместителем командира Уссурийской бригады спецназа. Вместе со своими бойцами прошел Чечню. Две маловразумительных войны, в которых за последние четверть века полегли десятки тысяч его сограждан, Тюрин, наверное, вполне может сравнивать. Во всяком случае, имеет полное право. Но не любит этого делать. Он и вспоминать-то не особенно любит. Бывают, однако, особые случаи, когда память начинает работать сама – хочешь ты этого или не хочешь…
Быть мужчиной и солдатом. А не нянькой.
Пару лет назад в одном из появившихся в последнее время журналов для бойцов спецназа полковник Тюрин натолкнулся на такое письмо: «…Обращается к вам мать гвардии младшего сержанта Юрия Павловича Барышева, семнадцать лет назад пропавшего без вести в Афганистане. Он служил под Кандагаром в десантно-штурмовом батальоне, в/ч 71176 «Ж». Друзья Юры уверены, что мой сын – настоящий герой. Но у государства на этот счет другое мнение. До сих пор сын считается без вести пропавшим. Куда я только не обращалась – везде встречала непонимание и равнодушие, как будто я в чем-то виновата. Я горжусь своим сыном и хочу умереть с чистой совестью… Может, откликнутся те ребята, кто был рядом с моим сыном в том, последнем бою. Муж умер вскоре после получения печального извещения. Светлая память о моем сыне – единственное, что держит меня, старую и одинокую, в этой жизни. С уважением Лидия Ивановна Барышева, Томск».
А вскоре в этом же журнале появился и ответ бывшего гвардии сержанта Сергея Дикуна с коротким рассказом о Барышеве и о том самом бое, о котором читатель «В» прочитал чуть выше. «Двоих мы так и не нашли, - вспоминает в письме Дикун, - вашего сына и Абдужамита Норматова. Они оставались прикрывать отход группы, но сами, к великому сожалению, выйти из-под огня не сумели. Мы обязаны жизнью вашему сыну. Сам себя казню, что не был тогда рядом с Юрой…».
- Меня словно оглушило, - рассказывает сегодня Тюрин. – Я тот бой вспомнил в таких деталях, будто он закончился минуту назад. Что же это, думаю, такое? Парень погиб геройски, а мать пинают все кому не лень. Ни льгот у нее за погибшего сына, ни светлой памяти…
И Тюрин, сидя в своем Уссурийске, начал активно осваивать эпистолярный жанр. Для начала, практически под копирку, пишет несколько писем в Томск – главе администрации, военкому и в городской суд (в подобной ситуации признать человека умершим можно только решением суда). Вот фрагмент его письма заместителю мэра Томска Виктору Афанасьеву: «…6 апреля 1984 года в бою в районе кишлака Лаль-Мухаммед геройски погиб старший разведдозора гвардии младший сержант Барышев Ю. П. Бой для нас был очень тяжелый, мы оказались в крайне невыгодных условиях… Уже убитый гв. мл. сержант Барышев утонул в арыке. Ситуация была такая, что не было возможности ни искать, ни найти труп погибшего… Из переписки с Лидией Ивановной Барышевой я узнал, что простая русская женщина, вырастившая замечательного сына, который геройски погиб в бою, длительное время остается матерью пропавшего без вести, чуть ли не предателя. Я отыскал бывшего командира роты Кузьмина В. П., ныне живущего в Киеве, и вместе мы обратились в Томский городской суд с ходатайством о признании Барышева погибшим при исполнении служебных обязанностей. От Уссурийска и Киева до Томска далеко, приехать трудно. Случай этот неординарный, особый, но я обращаюсь к вам с надеждой, что вы поймете сложившуюся ситуацию. Я не прошу оказать матери бойца материальную помощь; понимаю, денег на всех не хватает, да и это было бы унизительно. Но формулировка гибели сына, закрепленная судом, поможет Лидии Ивановне в установлении законной пенсии. Важен и моральный аспект. Ничто так не дорого для родителей, как светлое имя их ребенка. Более того – полагаю, что вы могли бы увековечить имя вашего земляка и в школе, и в училище, где он учился…».
Письма идут долго, административные жернова вращаются еще медленнее. Но, видимо, сохраняется еще все-таки какая-то надежда и перспектива у этой страны, потому что, несмотря на сволочное наше время, когда все измеряется деньгами, простые и нормальные движения человеческой души находят человеческий отклик. Пару недель назад в Уссурийск на имя Тюрина пришло письмо за подписью томского вице-мэра: «Благодарим вас за письмо, в котором вы рассказываете о мужестве и героизме нашего земляка, за ваше искреннее желание восстановить честное имя воина, погибшего при исполнении долга. По существу вопроса сообщаем, что в Октябрьский суд Томска представлены материалы на гвардии младшего сержанта Барышева Ю. П. о признании его погибшим при исполнении служебных обязанностей во время боевых действий в Афганистане. После решения суда военкоматом будут представлены документы о награждении его государственной наградой. Вопрос находится на контроле в администрации и у военного комиссара».
Отчего болит душа?
Зачем все это Тюрину? Зачем «целому» полковнику, уже заканчивающему службу, теребить всю страну – от Уссурийска до Киева, чтобы добиться справедливости по отношению к незнакомому, по сути дела, парню и его живущей в Томске матери? Я хотел спросить об этом у Тюрина. Но не стал. Потому что знаю: скорее всего, он просто махнет рукой – отстань, дескать.
Прошедший, как говорится «Крым и рым», он хорошо знает, что говорят о человеке не слова – поступки. Бойцы и офицеры, которые в 2001-м полгода служили с ним в Чечне, рассказывают, что на Северном Кавказе Тюрин «чудил» так же, как в Афгане: постоянно ходил с разведгруппами на боевые выходы, причем в качестве рядового разведчика. Майор Олег Фадеев по этому поводу заметил: «Уже одно то, что полковник, которому за 40, ходил простым спецназовцем, выполнял приказы и распоряжения младшего и по званию и по возрасту командира группы, наравне со всеми рискуя жизнью – вызывает уважение…».
Запомнили в бригаде и другие поступки. 15 января 2000 года в бою под Сержень-Юртом геройски погиб старший сержант Женя Строкач. Ему, казалось бы, повезло с призывом – уссуриец, он и служил в Уссурийской бригаде спецназа. Но пуля, как известно, не разбирает.
- Я подумал: парень совершил подвиг, но, по большому счету, никому до этого нет дела, - рассказывает Тюрин. – Посоветовался с офицерами: почему не сделать его почетным гражданином Уссурийска? Хотя бы и посмертно. Тогда, к счастью, заместителем главы администрации работал у нас Александр Иванович Костенко. Удивительный человек – глубоко порядочный, профессиональный, достойный во всех отношениях. Я, конечно, понимаю, что для края он сейчас важнее и нужнее, но чертовски жалко, что нет его больше в Уссурийске. Ну вот, пошел я к нему, рассказал, он все уловил с полуслова. И это именно он сумел убедить и главу администрации, и думу в том, чтобы имя Жени Строкача навечно было занесено в Книгу почета Уссурийска. Понятно, что погибшего не вернешь, но ведь еще существуют честь, память, душа, в конце концов…
Увлекшись, Тюрин начинает рассказывать. Естественно, не о себе - о тех, на ком, как он говорит, Россия держится.
- Вот смотри: Иваницкий, один из руководителей «Спасскцемента». Наверное, мог бы в свое время сына от армии «отмазать», но тот по-честному оттрубил у нас два года – от солдата до сержанта. И сегодня, если нужна какая-то помощь для ребят, убывающих в Чечню, и отец, и сын откликаются моментально. Или взять нашего краевого депутата Юрия Смирнова, предпринимателя Игоря Крутько, директора совхоза (или как его сейчас называют?) «Корсаковский» Александра Кравченко – настоящие мужики, и своих сынов тоже не «отмазывали», и сегодня увольняющимся бойцам постоянно помогают с трудоустройством. Я тебе точно говорю: было бы таких людей побольше – и страна была бы другой, и жили бы мы иначе. Потому что у них душа болит…
Видать, это хорошо, когда болит душа. Когда оценочными параметрами выступают не только должности и «бабки». Когда о богом и властями забытой матери погибшего солдата начинают заботиться совершенно не знакомые ей люди. Когда память не имеет ни временных, ни пространственных границ. Когда закованные в броню бумажек чиновники вместо традиционной фразы «Я вас туда не посылал» проявляют нормальные человеческие качества.
Хорошо, наверное, даже то, что война, закончившаяся миром или выводом войск, на самом деле не заканчивается никогда. Это ведь еще лет тридцать тому назад Левитанский, прошедший всю Отечественную, написал: «Не я участвую в войне. Она участвует во мне»…
…Через пару дней страна будет отмечать День воздушно-десантных войск. Вместе с «десантурой» праздник по традиции будут отмечать и спецназовцы – своего у них как-то не случилось. Нальют горькой, выпьют за праздник, за тех, кто на боевом задании, а потом нальют по третьей и выпьют молча, не чокаясь.
Неоконченная война полковника Тюрина
