Религиозный аспект - одна из самых сложных проблем для понимания, сложнее, чем языковой барьер. Нужно осознать, что «они» просто верят в то, что тебе не понятно или даже чуждо. И каким-то образом научиться уважать их веру, их самих, их нравы и порядки. Это очень сложно, порой все попытки заходят в тупик по самым разным причинам.
Мы вели в Афганистане войну, очень жестокую войну. Поверьте, пройдет не один десяток лет, будут сняты грифы секретности, историки поднимут архивы, и тогда войны в Афганистане и Вьетнаме назовут самыми жестокими после мировых войн.
Сейчас еще многое не говорится в слух теми, кто воевал, мы щадим память о погибших, щадим матерей, жен, психику людей далеких от войны. Человек, прошедший ад, никому не пожелает пройти его дорогой.
Сейчас многие научились спекулировать этой памятью, прячась от нее, когда им это выгодно и выпячивая, когда можно получить дивиденды. Спекуляция такими категориями как религия, память и вера приводит к очень жестоким и кровопролитным конфликтам…
Служа в Афгане, мы не были армией, объединенной религией. Большинство из нас не знало законов даже той религии, к которой принадлежали наши предки. Социализм и коммунизм были для многих и верой, и религией. Этот фактор тоже надо уважать и нельзя сбрасывать со счетов. Эта идеология была верой для поколения наших отцов и дедов. Сразу хочу отметить, что вера и религия, с моей точки зрения, не одно и тоже. Разница очень серьезная. Вера - внутренне приходящее смирение, а религия - насаждаемый культурный процесс. Глубоко верующий человек, проповедующий или исповедующий какой либо культ, верит в его суть, но при этом уважает и другие культуры. Религиозная толерантность – единственный разумный путь. Религиозный фанатизм, как правило, фабрикуется умелыми действиями извне и имеет под собой определенные цели...
Изучая некоторое время назад основы Корана, я обнаружил, что все основы и постулаты разных религий одинаковы и пропагандируют общечеловеческие ценности, только разными способами и словами. Разница лишь в символах. Хоть на самом деле не все так просто. Разбираться в этом сложнейшем вопросе оставим богословам. Мне довелось получить консультации по интересующим меня вопросам в одном медресе Санкт-Петербурга у умного, интеллигентного, культурного, глубоко верующего человека исповедующего ислам. У меня, христианина, и у него, мусульманина, не возникало антагонизма, нам было интересно общаться и узнавать новое. Полагаю, что отношения между людьми должны строиться на взаимном уважении культур, традиций, и жизненных устоев. Надо уметь не только слушать других людей, но и учиться их слышать.
****
Не все шло гладко в формировании поведения бойца ДШБ. Кольца эмоций нанизывались на невидимую нить очень жестко. Появилась звериная безжалостность к тем, кто против тебя. Это выражалось и в разговорной речи, и в поступках по отношению к мирным жителям, которых, по сути, там не было вообще. Все, от мала до велика, каким-то образом были связаны с «духами». Передавали информацию, кормили, складировали оружие или сами воевали по ночам.
Когда в тебя стреляют, твоя задача погасить огневую точку. Тем более, что это приказ, а он, как известно, не обсуждается…
В последнее время нередки судебные заседания, когда гражданские раздувают себе PR и судят бойцов, которые, выполняя приказ, кого-то убили. Приказ есть приказ и все тут. Есть, правда, еще возможность действовать по обстановке, но при этом выполнить приказ.
У милиции на «гражданке» есть время и средства проводить расследование, чье оружие использовалось, кто стрелял… У бойца таких возможностей нет, он уничтожает угрозу, а угрозой в зоне боевых действий может являться что угодно и кто угодно. Ребенок, бросающий тебе гранату в спину, он кто? Женщина, переносящая боеприпасы врагу, кто она? Они враги, и это очевидно. Так что с ними делать, отшлепать ремешком, пожурить, в суд на них подать?
А что прикажете делать с милой дамой, у которой на плече ровный синяк от приклада снайперской винтовки, которая даже в простом разговоре смотрит на тебя словно через прицел?
Война есть война, и любой, находящийся там, уже не мирный житель.
Партизанская война - это суровое испытание для обеих сторон. Смерть военнослужащего списывают на боевые… и это считается нормой, и его жизнь, значит, ничего не стоит, а если за каждого убитого «духа» в гражданской одежде судить солдата, много не навоюешь.
А «духи», вообще, почти все ходили в обычной гражданской одежде, маскироваться так значительно легче.
Журналистам, тем, которые жуткие правдолюбцы, я предлагаю взять автомат и поработать в деле. Кричать о пацифизме, конечно, для здоровья менее вредно, чем выполнять воинский долг и присягу. Невыполнение приказа - это трибунал.
Но не трибунал заставлял нас стирать в пыль кишлаки и уничтожать врага. Внутри нас появилось свирепое чувство неотмщенности за погибших пацанов, за боль, за угрозу жизни. Мы видели, что «духи» делали с пленными, знали, что то же будет и с нами, и поэтому носили гранаты в нагрудных карманах, чтобы не сдаться в плен. А выколотые глаза, отрезанные языки и многие другие формы глумления над такими же парнями как ты, поверьте, не способствали джентльменскому отношению к врагу.
Ты чувствал эту неотмщенность видя, спец.заправку у койки в палатке, думая о том, что вот он был, твой друг, и ты ел с ним из одного котелка, вместе вспоминали своих девчонок… Теперь парня нет, какой то … «дух» его убил, а мог и тебя или обоих. Конечно, невозможно постоянно жить только с мыслью о мести и ты учишься употреблять это блюдо холодным...
Но это страшный потенциал, который остается с тобой на всю жизнь.
Мне часто задавали вопрос, сколько я там убил людей. На войне уничтожают живую силу противника, уничтожают угрозу выполнению приказа, неважно, в каком виде эта угроза перед тобой предстанет. В милом и симпатичном или страшном и бородатом.
Но все это нормально для войны, а что было делать с этими приобретениями в мирной жизни…
Война, вроде бы, закончилась и, кажется, нет угрозы, все кругом братья, а чувство неотмщенности сидит в душе и разгорается каждый раз, когда видишь несправедливость.
У некоторых укрепилось стойкое мнение, что «афганцы» - это отморозки. Такой стереотип прогрессировал в конце девяностых. Он существовал на бытовом уровне, в средствах массовой информации, в кино, но телевидении.
Сейчас об этом стараются молчать, а из сериалов разные эпитеты аккуратно удаляют. В сериале «Улицы разбитых фонарей» Дукалис кричал такую фразу: «Не дергайся, стрелять буду! Я дурак, я в Афгане был!». Сейчас ее заменили на другую. А ведь суть-то правильная.
Ведь «дурак» это тот, который не понимает и не принимает законов непонятных его душе. Ведь 18 летний парень за короткий срок получает чудовищную эмоциональную стрессовую нагрузку. Без какой либо психологической подготовки к ней и без способов выхода из этого состояния. И если на войне рвут плоть со звериным оскалом, то в мирном обществе рвут душу в лохмотья, но с милой улыбкой.
Какие эмоции может испытывать человек, если ему будут постоянно говорить, что все что он и его товарищи делали, никому не нужно, неправильно и т.д.?
Ведь за это же самое сначала давали награды, называли защитниками, восхваляли.
Почему-то все резко забыли, что США собирались войти в Афганистан, и что допускать установку ракет на границе нашего государства СССР было не в наших интересах.
Ведь тогда была холодная война, и все жили по ее правилам и верили в то, что нам говорили.
Сейчас СССР нет, территория нашей страны уменьшилась, а угроза – наоборот, только возросла. Значит, был смысл в том, чтобы занять стратегическую территорию Афганистана? Не сложно видеть, что США сейчас, как и в семидесятые, наращивает свое военное присутствие вдоль наших границ. Грузия – проамериканская, Азербайджан – заигрывает со Штатами. Украина – движется в ту же сторону. В целом, влияние США на сопредельных с ними территориях усиливается. И это не паранойя – это действительность.
Предположим, вам предлагают отдать кошелек. Предположим, вам предлагают то же самое, но под дулом пистолета. Ваши ощущения и действия будут разными.
Мы верили в то, что свою страну надо защищать. Теперь эта идея трансформировалась в другую - в идею продать страну. Тогда мы не хотели всей страной, чтобы ракета до Москвы летела 1 – 2 минуты и не допускали этого, а теперь для этого могут быть созданы реальные условия…
Да Афганская война вряд ли войдет в учебники для изучения тактики и стратегии боевых операций. Эта война имела оккупационный характер, как и война во Вьетнаме.
Нам говорили, что мы помогаем защищать интересы социалистически ориентированных представителей страны по их просьбе. Что мы выполняем свой интернациональный долг. Рассказывали, что Афганистан один из первых признал РСФСР после революции, что теперь наша очередь помочь товарищам, в такой интерпретации это все подавалось…
За все десять лет войны, наверно, не было не одной фронтовой операции, войска занимались отловом банд и насаждением и идеологии.
Хотя дворец Амина взяли, как надо, и десантную выброску произвели массированно и быстро.
Конечно, ушли мы оттуда много чего не доделав: социализм не построили, территорию не отвоевали.
Ну, оружием перед США погремели, правда, дорогой ценой…
Как испытательный полигон для армии использовали – хотя нужны ли такие «тренировки»...
Было много публикаций о вывозе золота и других ценностей, о наркоте в цинковых гробах, о драгоценных камешках и т. д. Но это все вопросы для компетентных органов.
Пока не дано определение категории этой войны, не понятно, кто за это должен отвечать. С кого, может быть, и посмертно надо снять все звания и титулы, а, может при, случае и у кремлевской стены покопаться.
А пока не найдены корни зла, надо относится к нашей истории с уважением и достойно отдавать долг простым бойцам, которые выполняли свою работу не думая о личных интригах и выгодах.
Давайте откроем правду не политическую, а человеческую, где тысячи неотмщенных смертей, материнских слез, несозданных семей, неродившихся детей.
Это не единица, это целые семьи и фамилии, стертые с лица земли, не получившие своего продолжения. Погибшие парни ведь были генофондом страны – здоровые, сильные, молодые мужчины. Вся страна, не важно, под каким гербом и флагом, живет войной уже 25 лет и даже больше.
А все вокруг делают вид, что ничего не происходит.
***
Cлужба шла, пополнялся навыками и опытом мой военный багаж. Мой авторитет рос и среди солдат и у отцов–командиров. Хотя это был еще совсем не авторитет, а формирование мнения о моих личностных качествах у окружающих.
В одном из горных рейдов мы прочесывали ущелье. Рейд был так себе, ничего особенного. «Духи» постреливали, но не очень агрессивно. К тому времени у нас ротным стал старший лейтенант Харченко - очень толковый мужик.
(Я не могу здесь не упомянуть его фамилию. К сожалению, не помню его имени. С ним я работал радистом, при нем потери в роте были минимальными, и рота была лучшая, и нам давали самую сложную работу, и мы ее выполняли с минимум убитых и раненых. Это был командир от бога. Ушел в Союз он капитаном. Если жив, дай бог ему здоровья).
Так вот, то ли при минном обстреле, то ли пулей так задело, а я в запарке не почувствовал (в горах там всюду острые камни, осколки самих камней, ползать на животе не удобно)…
В общем, когда мы уже почти выходили из ущелья, я обнаружил что у меня бок в крови и хочется пить (то, что пить это не удивляло – жара). По ущелью текла речушка – большой ручей. Я смыл кровь, думая, что умудрился поцарапаться. Но там оказалось две маленьких ранки в коже – видимо, что-то пролетело насквозь. В одежде тоже были две маленькие дырочки. Я все промыл, запихнул под тельник тампон из мед.пакета, даже не привязывая, решив, что все само заживет.
На гражданке все ранки и порезы заживали в момент. Я напился воды из ручья – просто лег, почти в сам ручей и пил пока влезало. Но тут прибежал боец из замыкающий группы и сказал, что видели «духов». Мы растянулись цепью по ущелью. Я пошел как раз по ручью... Метрах в сорока вверх по течению от того места, где я пил, благополучно лежал мертвый и уже начинавший разлагаться ишак.
Тогда я подумал, вот зараза, разлегся здесь, и на всякий случай бросил во флягу двойную порцию хлорных таблеток и попробовал это выпить. Сделав два глотка и отплевываясь от хлорки подумал, что ничего хуже, чем пить эту хлорку нет...
После возвращения в бригаду я стал чувствовать себя неважно. Ранка начала гноиться и не заживала. А еще через некоторое время начали желтеть глаза и появляться другие симптомы желтухи. На это, правда визуально мало кто обращает внимание, а вялость поведения компенсируется окриками, но я попался на глаза батальонному санинструктору-прапорщику и он меня послал в госпиталь.
Естественно, я пошел пешком. Нужно было из бригады идти туда километра три. По дороге встретил бойца своего призыва. Он сказал, что прилетели из Союза еще пацаны, с которыми я был вместе в Фергане в учебке. Вообще, я должен был служить в Кабуле в 350 ПДП или в другой части ВДВ, но так распорядилась судьба, и я служил в ДШБ.
Так что я изведал, что такое десантура вдоль, поперек и еще по диагонали.
Как я оказался в ДШБ, опишу отдельно.
Узнав, что прилетели наши ребята, я пошел на пересылку (пересыльный пункт для отправки в другие части.) Они ждали, кто вертолета, кто машины, чтобы добраться на точки. Пацаны, увидев меня, обрадовались, наверно, думая, что я им расскажу чего-нибудь радостное. Мой же рассказ развеял все их иллюзии и поверг, в уныние, хотя они все равно хорохорились и все время повторяли: «Ведь мы же десантники!».
Я к этому времени в Афгане прослужил совсем немного, но излагать информацию лозунгами уже разучился. Потом уже, после службы, некоторые из них рассказывали, что после того как я ушел, они долго обсуждали и не могли понять, в чем я изменился и, что могло произойти здесь со мной за такой короткий срок за пару месяцев. Вскоре они сами станут такими же, война ведь брат, война…
Придя в госпиталь, записался у медсестры и сел на улице ждать врача. Мне с каждой минутой, от чего-то становилось все хуже и хуже. Когда подошел врач, я встал, что бы подойти к нему и тут же рухнул без сознания.
Очнулся я в реанимации уже на следующий день. Лежал весь в капельницах, чистенький, на чистом белье - красота. Пытался что-нибудь вспомнить, но кроме того что сам пришел в госпиталь не вспомнил ничего.
Госпиталь - это отдельная военная часть. По модульному типу построены бараки. В них проводились операции и другие мед.действия. В некоторых были палаты для солдат и офицеров, выздоравливающие жили в армейских палатках.
Инфекционное отделение тоже находилось в модуле, туда меня и перевели часов через пять, после того как я очнулся. В боевых госпиталях, делается все быстро, без церемоний. Тогда я еще не знал, что в этом же госпитале всего лишь через год с небольшим будут бороться за мою жизнь хирурги.. и победят. Только благодаря их профессионализму и нечеловеческому труду, я сейчас живу и пишу эту книгу…
Лежал в общей палате среди таких же желтых как я, лечащий врач мне сообщил, что меня можно поздравить с наличием полного «афганского букета»: желтуха, малярия, паратиф какого-то вида, энтероколит и загнившая ранка (это в довесок от благодарного афганского народа). И все это в одном флаконе, как сейчас модно говорить.
Уколы какие то делали и таблетки давали, но основным лекарством была глюкоза, обычная в виде сахарной пудры. Хранилась она в больших бочках и ее потребляли и в сухом виде и разводя с водой. Это был сладкий, уже забытый вкус. Через неделю меня назвали в списке тех, кто будет отправлен на лечение в союз на 20 дней. Я этому очень обрадовался т.к. вдруг затеплилась надежда, что, может, назад не вернут и оставят служить в Союзе. Такие прецеденты уже были.
Я могу спокойно об этом говорить, так как в малодушии меня вряд ли кто упрекнет, а домой или в Союз к покою и сытой жизни хотелось всем молодым бойцам.
Это позже, когда входишь во вкус происходящего, решаешь для себя, что тебе дальше делать. Но меня сразу успокоили, сказав, что ребят из десантуры всех возвращают обратно из-за нехватки специалистов.
Тогда начали обсуждать две угрозы которые входят в категорию «дембелькоса» (то есть то, что угрожает демобилизации).
Первая угроза, это взлет из Кандагарского аэродрома (кстати он находился не очень далеко от госпиталя.) «Духи» очень любили подсекать самолеты на взлете, (делали они это либо из «стингера», либо из «стрелы» или «иглы», уже не помню). Поэтому транспортники взлетали очень круто и также садились, отстреливая тепловые ракеты. Ну, а вторая, как уже понятно это посадка обратно. Но все это выглядело не убедительно на фоне 20 дней в Союзе.
За первые месяцы в Афгане я был перегружен новой, постоянно обрушивающейся на меня информацией. Теперь появилась возможность анализировать и рассуждать.
Жизнь в госпитале, как и везде в армии, имеет свою структуру взаимоотношений среди солдат разных родов войск. К десантуре было не то что бы уважение, ее боялись, хотя, собравшись по несколько человек, не пропускали возможности огрызнутся на одного десантника. Особенно доставалось от старослужащих других родов войск. Сейчас это наверно смешно, но тогда претензии представителей одного рода войск другому, имели ярко выраженные формы и среди солдат, и среди офицеров, что приводило порой к очень серьезным стычкам. Сейчас вспоминаю об этом с улыбкой, твердо зная, что десантура все равно лучше и сильнее всех.
Город Карши. Узбекистан. Туда нас доставили самолетом из Кандагара. Городок небольшой, хотя, может, я мерил ленинградскими мерками. Там были и высотные дома, и «хрущевки», и частный сектор в один этаж на одну или две семьи.
Госпиталь был огорожен забором метра три, но это не сильно препятствовало нашим походам в город... Конечно же,
нас пытались отлавливать разными способами. Ведь здесь была дисциплина – Союз… Нас эти попытки со стороны администрации госпиталя только раззадоривали. До этого они никогда не общались, как они говорили, с «контингентом».
Теперь я понимаю, что они все-таки нас жалели или снисходительно к нам относились, так как пятьдесят солдат привести к порядку, мне кажется, не очень сложно. А тогда нашей наглости и смекалке удивлялись многие, а мы решали свои задачи...
В город вышли в первую ночь, так как были в госпитальном, и патруль видел нас за версту. Нужна была гражданская одежда, и мы нашли выход, на тот момент, как нам представлялось, самый оптимальный. Узбеки да и вообще все восточные люди ведут хозяйство у себя во дворике. Там едят, сушат белье, оставляют обувь, так как в дом в обуви не заходят. Вот на это и были нацелены наши ночные вылазки.
Мы ночами выходили и с веревок, где сушилось белье, подбирали себе что-нибудь по размеру. На утро, уже в гражданке уходили в город.
В госпитале нам постоянно устраивали «шмон» изымали одежду и сжигали.
А ночью мы снова шли на промысел.
Была одна существенная проблема, вся одежда имела маленький рост и размер. Мы же наоборот, отъедались с каждым днем и набирали вес. Обувь по размеру найти было вообще нереально. Поэтому по городу бродили и в одиночку и группами, коротко стриженные парни, в одежде на два-три размера меньше, чем надо и в «сандалиях», где пятка шла просто по земле. Нас это совсем не расстраивало, а среди местного населения, видимо вызывало неоднозначные чувства.
Для нас после Афгана, это была просто игра. Мы знали, что наказать нас практически нельзя. А на увещания здешних тем более пехотных тыловых офицеров, мы откровенно плевали…
В самом начале помимо одежды нужно было раздобыть еще и денег. Для этого звонили родным, чтобы те выслали перевод. Я сейчас со смехом вспоминаю эти похождения новоиспеченных «детей лейтенанта Шмидта». В такой одежде и в таком виде ночью, на почту, на переговорный пункт в центре города, приходят пять человек и говорят, что им нужно связаться с разными городами, и денег у них нет. И надо получить перевод при этом, не имея не одного документа…
Нужно учитывать, что это государственное учреждение, времена СССР, где все по инструкции делалось. Не знаю, что возымело действие, может жалость, может еще что-то, но мы получили возможность поговорить с родителями и уже знали, что через три-четыре дня будут переводы.
Основной вопрос с деньгами мы решили, но положение дел на тот момент, нас не устраивало. Надо было ждать три или четыре дня, а вокруг столько всего вкусного. Просить, конечно же, мы не умели, да и стыдно было. Выкручивались, как могли, выглядело это приблизительно так... Подходили к человеку (причем специально не выбирали) и докладывали ему информацию, что нам нужно от него 1 рубль и копеек 50 .
Кто-то разговаривал с нами, пытаясь узнать, как мы попали в столь затруднительную ситуацию, кто-то давал без лишних вопросов, несколько раз нарывались на администрацию госпиталя, но, вообще, все обошлось нормально и еще до прихода переводов, мы не сидели на армейском пайке.
Научились разговаривать по дружески с торговцами на рынке. Я сейчас понимаю, как не называй попрошайничество, оно таковым и остается… Но если бы нам в тот момент кто-то сказал, что мы просим милостыню или побираемся, ох он бы нас расстроил и в конце концов пришлось бы его побить.
Поэтому я и писал в самом начале, что попрошайничество под видом военных калек - это театр и игра на чувствах обывателя. Боец не умеет просить – он добывает. Я не думаю, что это кому-то внушало уважение, но все равно, мы для себя считали именно так. А иногда нас приглашали в чайные или шашлычные, когда мы проходили мимо.
«Солдатики, давай вас угощу!» – говорили они.
Мы, конечно, по началу отнекивались, мол, мы не солдаты. Ведь на нас «гражданка». Но они рассказывали, что у них в Афгане тоже у кого племянник, у кого другие родственники и по закону Аллаха они должны сделать что-то бескорыстно и тогда его родственнику будет хорошо.
Ну, как тут возразишь, когда всем хорошо, хотя мы и не верили в эти религиозные подоплеки, а делили всех на хороших и плохих на черное и белое.
Сейчас, вспоминая все это, и многое другое мне ни капельки не стыдно за наши поступки и улыбка у меня добрая, честная и открытая.
Спасибо всем тем, кто помогал нам тогда и снисходительно относился к нашим проделкам. И пусть на нас не обижаются и простят нас за те неудобства, которые были связаны с нашим пребыванием в госпитале города Карши.
Но так как гражданскую одежду у нас все время изымали, а местные жители близлежащих домов перестали оставлять ее на улице без присмотра, нам приходилось все время менять вводные по добыче одежды. Слухи о нас распространились очень быстро. И приходилось даже по балконам лазить на пятый этаж.
Начали приходить переводы от родителей. Нам стали предлагать поездки на продуктовые базы, чтобы чем-то занять. Мы, конечно же, соглашались. Не знаю, принесли ли мы там хоть какую-то пользу, но отъедались мы там по взрослому. Поначалу, как дикие, пытались незаметно проковыряв дырки в банках с соком, пить содержимое, но, поняв что скрывать нет смысла, брали в открытую. Столовую при госпитале я посетил, наверно, раз пять и то в самом начале. Так вот, проболтавшись, кто-где, целый день, собирались вечером по комнатами, снова ели, сложив в «общак» то, что каждый принес. Чай кипятили в трех литровых банках самодельными кипятильниками, сделанными из лезвий бритвы.
Ночью ходили на прогулку за арбузами. Естественно, арбузы мы не покупали и не брали на бахче. Мы раздобыли штык-нож и первый раз, когда пошли за арбузами, то вскрыли металлическую сетку где они лежали. Прибежавший сторож сказал: «Зачем портили сетку, там крышка открывается!».
И в дальнейшим мы уже честно брали пять арбузов, открывая крышку и не портя сетку.
В такой обстановке мы быстро поправлялись, набирали вес, нагуливали румянец и через двадцать дней мы все выглядели как с курорта и наша форма которую нам выдали перед самой отправкой обратно в Афган уже сидела в облипочку.
В Кандагар я летел через Баграм (Баграмская пересылка) ….
